Мне ещё в начале жизни повезло
Мне ещё в начале жизни повезло,
На свою не обижаюсь я звезду.
В сорок первом меня бросило в седло,
В сорок первом, на семнадцатом году.
Жизнь солдата, ты — отчаянный аллюр:
Марш, атака, трехминутный перекур.
Как мне в юности когда-то повезло,
Так и в зрелости по-прежнему везет —
Наше чертово святое ремесло
Распускать поводья снова не дает.
Жизнь поэта, ты — отчаянный аллюр:
Марш, атака, трехминутный перекур.
И, ей-богу, просто некогда стареть,
Хоть мелькают полустанками года…
Допускаю, что меня догонит смерть,
Ну, а старость не догонит никогда!
Не под силу ей отчаянный аллюр:
Марш, атака, трехминутный перекур.
В семнадцать совсем уже были мы взрослые
В семнадцать совсем уже были мы взрослые —
Ведь нам подрастать на войне довелось…
А нынче сменили нас девочки рослые
Со взбитыми космами ярких волос.
Красивые, черти! Мы были другими —
Военной голодной поры малыши.
Но парни, которые с нами дружили,
Считали, как видно, что мы хороши.
Любимые нас целовали в траншее,
Любимые нам перед боем клялись.
Чумазые, тощие, мы хорошели
И верили: это на целую жизнь.
Эх, только бы выжить!.. Вернулись немногие.
И можно ли ставить любимым в вину,
Что нравятся девочки им длинноногие,
Которые только рождались в войну?
И правда, как могут не нравиться вёсны,
Цветение, первый полёт каблучков
И даже сожжённые краскою космы,
Когда их хозяйкам семнадцать годков.
А годы, как листья осенние, кружатся.
И кажется часто, ровесницы, мне —
В борьбе за любовь пригодится нам мужество
Не меньше, чем на войне…
*****
Прощание
“Прощание” посвящено достаточно щекотливой теме. В советское время не принято было говорить о войне в таком ракурсе.
Начинается стих с описания торжественных похорон доблестного офицера, который прошел всю войну и умер уже в мирное время. Играет оркестр мрачную мелодию. На лицах собравшихся неподдельная скорбь.
Описывается опухшее от слез лицо безутешной вдовы, склонившейся над гробом. И в эту минуту она увидела неподалёку женщину, фотографию которой её муж хранил всю жизнь. Она была его фронтовой любовью, но, после победы, она так и не смогла найти в себе силы разрушить семью возлюбленного и стать его законной супругой.
Горе объединило этих двух женщин, которые в эту скорбную минуту не чувствуют друг к другу ненависти, а тоскуют по дорогому и любимому человеку.
От имени павших
Сегодня на трибуне мы — поэты,
Которые убиты на войне,
Обнявшие со стоном землю где-то
В свей ли, в зарубежной стороне.
Читают нас друзья-однополчане,
Сединами они убелены.
Но перед залом, замершим в молчанье,
Мы — парни, не пришедшие с войны.
Слепят «юпитеры», а нам неловко —
Мы в мокрой глине с головы до ног.
В окопной глине каска и винтовка,
В проклятой глине тощий вещмешок.
Простите, что ворвалось с нами пламя,
Что еле-еле видно нас в дыму,
И не считайте, будто перед нами
Вы вроде виноваты, — ни к чему.
Ах, ратный труд — опасная работа,
Не всех ведет счастливая звезда.
Всегда с войны домой приходит кто-то,
А кто-то не приходит никогда.
Вас только краем опалило пламя,
То пламя, что не пощадило нас.
Но если б поменялись мы местами,
То в этот вечер, в этот самый час,
Бледнея, с горлом, судорогой сжатым,
Губами, что вдруг сделались сухи,
Мы, чудом уцелевшие солдаты,
Читали б ваши юные стихи.
В шинельке
«В шинельке, перешитой по фигуре,
Она прошла сквозь фронтовые бури…» —
Читаю и становится смешно:
В те дни фигурками блистали лишь в кино,
Да в повестях, простите, тыловых,
Да кое-где в штабах прифронтовых.
Но по-другому было на войне —
Не в третьем эшелоне, а в огне.
…С рассветом танки отбивать опять,
Ну, а пока дана команда спать.
Сырой окоп — солдатская постель,
А одеяло — волглая шинель.
Укрылся, как положено, солдат:
Пола шинели — под, пола шинели — над.
Куда уж тут её перешивать!
С рассветом танки ринутся опять,
А после (если не сыра земля!) —
Санрота, медсанбат, госпиталя…
Едва наркоза отойдёт туман,
Приходят мысли побольнее ран:
«Лежишь, а там тяжёлые бои,
Там падают товарищи твои…»
И вот опять бредёшь ты с вещмешком,
Брезентовым стянувшись ремешком.
Шинель до пят, обрита голова —
До красоты ли тут, до щегольства?
Опять окоп — солдатская постель,
А одеяло — волглая шинель.
Куда её перешивать? Смешно!
Передний край, простите, не кино…
Автор
- Агния Барто (199)
- Александр Блок (1282)
- Александр Введенский (50)
- Александр Вертинский (87)
- Александр Галич (187)
- Александр Кочетков (34)
- Александр Кушнер (136)
- Александр Прокофьев (44)
- Александр Пушкин (871)
- Александр Радищев (15)
- Александр Сумароков (501)
- Александр Твардовский (80)
- Алексей Апухтин (336)
- Алексей Кольцов (212)
- Алексей Плещеев (203)
- Алексей Сурков (41)
- Алексей Толстой (261)
- Алексей Фатьянов (57)
- Андрей Белый (395)
- Андрей Вознесенский (208)
- Андрей Дементьев (460)
- Андрей Усачёв (78)
- Анна Ахматова (908)
- Аполлон Майков (187)
- Арсений Тарковский (129)
- Артюр Рембо (55)
- Афанасий Фет (1002)
- Белла Ахмадулина (302)
- Борис Заходер (138)
- Борис Пастернак (310)
- Борис Слуцкий (65)
- Булат Окуджава (287)
- Вадим Шефнер (68)
- Валентин Берестов (371)
- Валерий Брюсов (1606)
- Василий Жуковский (236)
- Василий Лебедев-Кумач (86)
- Василий Тредиаковский (29)
- Велимир Хлебников (114)
- Вера Павлова (187)
- Вера Полозкова (176)
- Вероника Тушнова (169)
- Вильгельм Кюхельбекер (83)
- Владимир Высоцкий (732)
- Владимир Маяковский (1317)
- Владимир Набоков (408)
- Владимир Орлов (73)
- Владимир Соловьев (97)
- Владимир Солоухин (1)
- Владислав Ходасевич (1)
- Габдулла Тукай (27)
- Гавриил Державин (254)
- Генрих Гейне (1)
- Георгий Граубин (1)
- Георгий Иванов (638)
- Гёте (1)
- Давид Самойлов (3)
- Дана Сидерос (1)
- Даниил Хармс (118)
- Джордж Байрон (7)
- Дмитрий Кедрин (3)
- Дмитрий Мережковский (1)
- Евгений Баратынский (19)
- Евгений Евтушенко (395)
- Евгений Мартынов (1)
- Елена Благинина (3)
- Зинаида Александрова (2)
- Зинаида Гиппиус (1)
- Иван Бунин (245)
- Иван Козлов (1)
- Иван Крылов (314)
- Иван Крыловё (1)
- Иван Никитин (5)
- Иван Суриков (122)
- Иван Тургенев (14)
- Игорь Северянин (4)
- Иннокентий Анненский (3)
- Иосиф Бродский (578)
- Иосиф Уткин (1)
- Ирина Пивоварова (1)
- Ирина Токмакова (1)
- Кондратий Рылеев (2)
- Константин Бальмонт (18)
- Константин Батюшков (15)
- Константин Симонов (89)
- Корней Чуковский (35)
- Лариса Рубальская (3)
- Лев Ошанин (1)
- Леонид Филатов (70)
- Максим Горький (3)
- Максимилиан Волошин (1)
- Марина Цветаева (1353)
- Михаил Дудин (1)
- Михаил Исаковский (5)
- Михаил Лермонтов (448)
- Михаил Ломоносов (6)
- Михаил Светлов (2)
- Муса Джалиль (1)
- Николай Гумилев (550)
- Николай Заболоцкий (217)
- Николай Карамзин (2)
- Николай Некрасов (418)
- Николай Рубцов (17)
- Николай Языков (3)
- Оксана Мельникова (1)
- Олег Митяев (1)
- Омар Хайям (811)
- Осип Мандельштам (12)
- Петр Вяземский (2)
- Райнер Мария Рильке (1)
- Расул Гамзатов (3)
- Редьярд Киплинг (6)
- Роберт Бернст (2)
- Роберт Рождественский (152)
- Самуил Маршак (833)
- Семен Гудзенко (1)
- Сергей Есенин (402)
- Сергей Михалков (28)
- Сергей Орлов (1)
- Татьяна Снежина (1)
- Тим Собакин (1)
- Уильям Блейк (1)
- Федор Глинка (4)
- Федор Сологуб (2)
- Федор Тютчев (365)
- Фридрих Шиллер (1)
- Шарль Бодлер (3)
- Эдгар Аллан По (2)
- Эдуард Асадов (623)
- Эдуард Багрицкий (3)
- Эдуард Успенский (6)
- Эмма Мошковская (2)
- Юлия Друнина (206)
- Юнна Мориц (316)
- Юрий Визбор (85)
- Юрий Левитанский (137)
- Яков Полонский (3)
- Ярослав Смеляков (1)
Письмо из Империи Зла
Я живу, президент,
В пресловутой “империи зла” —
Так назвать вы изволили
Спасшую землю страну…
Наша юность пожаром,
Наша юность Голгофой была,
Ну, а вы, молодым,
Как прошли мировую войну?
Может быть, сквозь огонь
К нам конвои с оружьем вели? —
Мудрый Рузвельт пытался
Союзной державе помочь.
И, казалось, в Мурманске
Ваши храбрые корабли
Выходила встречать
Вся страна,
Погружённая в ночь.
Да, кромешная ночь
Нал Россией простерла крыла.
Умирал Ленинград,
И во тьме Шостакович гремел.
Я пишу, президент,
Из той самой “империи зла”,
Где истерзанных школьниц
Фашисты вели на расстрел.
Оседала война сединой
У детей на висках,
В материнских застывших глазах
Замерзала кристаллами слёз…
Может, вы, словно Кеннеди,
В американских войсках
Тоже собственной кровью
В победу свой сделали взнос.
Я живу, президент,
В пресловутой “империи зла”…
Там, где чтут Достоевского,
Лорку с Уитменом чтут.
Горько мне, что Саманта
Так странно из жизни ушла,
Больно мне, что в Неваде
Мосты между душами рвут.
Ваши авианосцы
Освещает, бледнея, луна.
Между жизнью и смертью
Такая тончайшая нить…
Как прекрасна планета,
И как уязвима она!
Как землян умоляет
Её защитить, заслонить!
Я живу, президент,
В пресловутой “империи зла”…
Пожилых не помню на войне
Пожилых не помню на войне,
Я уже не говорю про старых.
Правда, вспоминаю, как во сне,
О сорокалетних санитарах.
Мне они, в мои семнадцать лет,
Виделись замшелыми дедками.
«Им, конечно, воевать не след, —
В блиндаже шушукались с годками.—
Побинтуй, поползай под огнем,
Да еще в таких преклонных летах!»
Что ж, годки, давайте помянем
Наших «дедов», пулями отпетых.
И в крутые, злые наши дни
Поглядим на тех, кому семнадцать.
Братцы, понимают ли они,
Как теперь нам тяжело сражаться?—
Побинтуй, поползай под огнем,
Да еще в таких преклонных летах.
Мой передний край —
Всю жизнь на нем
Быть тому, кто числится в поэтах.
Вечно будет жизнь давать под дых,
Вечно будем вспыхивать, как порох.
Нынче щеголяют в «молодых»
Те, кому уже давно за сорок.
Елка
На втором Белорусском еще продолжалось затишье,
Шел к закату короткий последний декабрьский день.
Сухарями в землянке хрустели голодные мыши,
Прибежавшие к нам из сожженных дотла деревень.
Новогоднюю ночь третий раз я на фронте встречала.
Показалось — конца не предвидится этой войне.
Захотелось домой, поняла, что смертельно устала.
(Виновато затишье — совсем не до грусти в огне!)
Показалась могилой землянка в четыре наката.
Умирала печурка. Под ватник забрался мороз…
Тут влетели со смехом из ротной разведки ребята:
— Почему ты одна? И чего ты повесила нос?
Вышла с ними на волю, на злой ветерок из землянки.
Посмотрела на небо — ракета ль сгорела, звезда?
Прогревая моторы, ревели немецкие танки,
Иногда минометы палили незнамо куда.
А когда с полутьмой я освоилась мало-помалу,
То застыла не веря: пожарами освещена
Горделиво и скромно красавица елка стояла!
И откуда взялась среди чистого поля она?
Не игрушки на ней, а натертые гильзы блестели,
Между банок с тушенкой трофейный висел шоколад…
Рукавицею трогая лапы замерзшие ели,
Я сквозь слезы смотрела на сразу притихших ребят.
Дорогие мои д`артаньяны из ротной разведки!
Я люблю вас! И буду любить вас до смерти,
всю жизнь!
Я зарылась лицом в эти детством пропахшие ветки…
Вдруг обвал артналета и чья-то команда: «Ложись!»
Контратака! Пробил санитарную сумку осколок,
Я бинтую ребят на взбесившемся черном снегу…
Сколько было потом новогодних сверкающих елок!
Их забыла, а эту забыть не могу…
Бинты
Глаза бойца слезами налиты,
Лежит он, напружиненный и белый,
А я должна приросшие бинты
С него сорвать одним движеньем смелым.
Одним движеньем — так учили нас.
Одним движеньем — только в этом жалость…
Но встретившись со взглядом страшных глаз,
Я на движенье это не решалась.
На бинт я щедро перекись лила,
Стараясь отмочить его без боли.
А фельдшерица становилась зла
И повторяла: «Горе мне с тобою!
Так с каждым церемониться — беда.
Да и ему лишь прибавляешь муки».
Но раненые метили всегда
Попасть в мои медлительные руки.
Не надо рвать приросшие бинты,
Когда их можно снять почти без боли.
Я это поняла, поймешь и ты…
Как жалко, что науке доброты
Нельзя по книжкам научиться в школе!
*****
Парад в сорок первом
Наверное, товарищи, не зря,
Любуясь шагом армии чеканным,
Всегда припоминают ветераны
Другой — суровый — праздник Октября.
Была Москва пургой заметена,
У Мавзолея ели коченели,
И шла по Красной площади Война —
Усталая, в простреленной шинели.
То батальоны шли с передовой,
Шли на парад окопные солдаты.
В тревожных небесах аэростаты
Качали удлиненной головой.
Терзали тело Подмосковья рвы,
Убитых хоронил снежок пушистый,
Сжимали горло фронтовой Москвы
Траншеи наступающих фашистов.
А батальоны шли с передовой,
Шли на парад окопные солдаты!
Недаром в небесах аэростаты
Качали удивленно головой!
Кто может победить такой народ?..
Не забывайте сорок первый год!
1963 год
*****
Анализ стихотворения «Бинты» Друниной
Человечности можно научиться и на войне – такова главная мысль стихотворения Юлии Владимировны Друниной «Бинты».
Стихотворение написано в 1943 году. Поэтессе в этот момент исполнилось 19 лет, но она еще в 16 лет отправилась на фронт санитаркой, хотя хотела связать свою фронтовую жизнь с небом. Однако девушек-курсанток определили всего лишь в запасной полк, что ее не устраивало. После тяжелого ранения поэтесса была комиссована. Стихи писала с детства, но публиковаться начала после Великой Отечественной войны. По жанру – военная лирика, по размеру – ямб с перекрестной рифмовкой, 2 строфы. Лирическая героиня – сама автор. Композиция делится на 2 части: сам случай в госпитале и обобщающий вывод в конце. Боец перед героиней лежит на койке с глазами, полными непролитых слез. «Напружиненный и белый»: бледный, вымотанный от постоянных болей, уже в ожидании болезненных перевязок. Бинты врастают в раны. Их необходимо регулярно менять. Следует композиционный стык: движеньем смелым. Глаза раненого полны муки, его взгляда она не может перенести. Поэтесса подбирает для этого взгляда эпитет «страшных». Именно это останавливает ее от ловкой манипуляции с бинтами. Она подробно перечисляет свои действия, напряжение возрастает: перекись лила, старалась отмочить. Далее идет прямая речь уставшей фельдшерицы, которая к чужой боли незаметно привыкла: с каждым церемониться – беда. Да и потом, учили же всех – надо разом. Дрогнувшая героиня однако замечает, что раненые следили за ее приближением с облегчением, они хотели почему-то «попасть в медлительные руки». Она разделяла их боль, и та уменьшалась. Ее бережное, человеческое отношение, без разбора ко всем, привлекало к ней искалеченных телом, а то и душой, бойцов. В финале Ю. Друнина обращается к читателю этих строк: не надо рвать. Несколько лишних минут, чуть больше терпения, память о забытом слове «милосердие» — совершают чудеса. «Я это поняла, поймешь и ты»: разумеется, она распространяет полученный опыт на все сферы жизни. «Наука доброты»: своеобразный афоризм этого стихотворения. Действительно, нет такого предмета в школе. Но совесть и чуткое сердце всегда подскажут верный путь. Анафора «одним движеньем»: словно заклинание, повторяет юная медсестра этот строгий совет от опытных людей и медработников.
Мой отец
Нет, мой отец погиб не на войне —
Был слишком стар он, чтобы стать солдатом,
В эвакуации, в сибирской стороне,
Преподавал он физику ребятам.
Он жил как все. Как все, недоедал.
Как все, вздыхал над невеселой сводкой.
Как все, порою горе заливал
На пайку хлеба выменянною водкой.
Ждал вести с фронта — писем от меня,
А почтальоны проходили мимо…
И вдалеке от дыма и огня
Был обожжен войной неизлечимо.
Вообще-то слыл он крепким стариком —
Подтянутым, живым, молодцеватым.
И говорят, что от жены тайком
Все обивал порог военкомата.
В Сибири он легко переносил
Тяжелый быт, недосыпанье, голод.
Но было для него превыше сил
Смириться с тем, что вновь мы сдали город.
Чернел, а в сердце ниточка рвалась —
Одна из тех, что связывают с жизнью.
(Мы до конца лишь в испытанья час
Осознаем свою любовь к Отчизне.)
За нитью — нить. К разрыву сердце шло.
(Теперь инфарктом называют это…)
В сибирское таежное село
Вползло военное второе лето.
Старались сводки скрыть от старика,
Старались — только удавалось редко.
Информбюро тревожная строка
В больное сердце ударяла метко.
Он задыхался в дыме и огне,
Хоть жил в Сибири — в самом центре тыла.
Нет, мой отец погиб не на войне,
И все-таки война его убила…
Ах, если бы он ведать мог тогда
В глухом селе, в час отступленья горький,
Что дочь в чужие будет города
Врываться на броне «тридцатьчетверки»!