О днях войны
Это неверно, что к опасности не привыкают. Кто не привыкнет, тот должен сойти с ума…
Главное, что меня мучило, — страшная усталость. Только прикорнёшь в окопчике, снова постылое: «Приготовиться к движению!»
Честно говоря, я даже не всегда понимала, когда наступаем, а когда отступаем. Всегда стреляем мы, всегда стреляют по нас, всегда кого-то перевязываешь, всегда куда-то бежишь, а вот в какую сторону — представляла поначалу не очень ясно…
В конце сентября дивизия оказалась в кольце. Почему это произошло, почему вообще началась катастрофа всеобщего отступления?.. У нас, окруженцев, не было времени задумываться — нужно было действовать.
Меня спасло то, что я не отходила от комбата. В самом безнадёжном, казалось бы, положении он повёл батальон на прорыв. Двадцать три человека вырвались из окружения и ушли в дремучие можайские леса. Про судьбу других не знаю…
Через три года, на госпитальной койке, я напишу длинное вялое стихотворение о том, как происходил этот прорыв. Начиналось оно так:
«В штыки!» — до немцев двадцать — тридцать метров.Где небо, где земля — не разберёшь.«Ура!» — рванулось знаменем по ветру,И командир наш первым вынул нож.
И ещё пятьдесят строк. В окончательном варианте я оставила лишь четыре:
Я только раз видала рукопашный,Раз — наяву и сотни раз — во сне.Кто говорит, что на войне не страшно,Тот ничего не знает о войне.
Это я к тому, какой ценой приходится порой платить за четыре строчки…
О первых стихах, плагиате и литературном конкурсе
После того как я напечатала в классной стенгазете стишки, начинающиеся строками «В третьем „К“ не всё и порядке, не обёрнуты тетрадки», слава поэта прочно утвердилась за мной в школе. И по-видимому, появилась неосознанная боязнь потерять эту славу. Только так я могу объяснить, что выступила однажды в роли плагиатора.
И у кого стащила стихи? У Пушкина!
Было мне тогда лет одиннадцать, и я пребывала в состоянии безнадёжной влюблённости. Предметом моей страсти оказался мальчик по имени Игорь. Я по-своему переписала отрывок из пушкинского «Кавказского пленника», заменив в нём слово «русский» на «Игорь». Получилось здорово:
Ах, Игорь, Игорь, для чего,Не зная сердца твоего,Тебе навек я отдалася?Ты мог бы, Игорь, обманутьМою неопытную младостьМолчаньем, ласкою притворной.Я б услаждала жребий твойЗаботой нежной и покорной…
И так далее…
Правда, давая читать это «письмо Игорю» своим подружкам, я никак не предполагала, что они не знают, кто его автор. Но когда девочки пришли в бурный восторг от «моего» таланта, у меня уже не хватило душевных сил разочаровать их…
Эпигонский период, обязательный, вероятно, для каждого стихотворца, я прошла в школе. В эти годы я писала о любви (преимущественно «неземной»), о природе (в основном экзотической) и вообще о всевозможных высоких материях. Замки, рыцари, Прекрасные Дамы вперемешку с ковбоями, лампасами, пампасами и кабацкими забулдыгами (коктейль из Блока, Майна Рида и Есенина) мирно сосуществовали в этих ужасных виршах.
Правда, очень скоро зазвучала новая нота — ностальгия по романтике гражданской войны: «Эх, деньки горячие уплыли, не вернутся вновь. Помню, как алела в белой пыли молодая кровь».
По поводу этих строчек литконсультант Центрального дома художественного воспитания детей написал мне, что незачем, мол, тосковать по времени, когда ручьём лилась кровь… Он был совершенно прав, только не учитывал той детской жажды подвига, которая жила во мне, как и во многих моих сверстниках.
А тут фашистский мятеж в Испании. Республиканцы, интернациональные бригады.
До сих пор слова «Мадрид», «Барселона», «Гвадалахара» больно отзываются во мне. А тогда боль эта переплавлялась в стихи — неумелые, слабые, но уже идущие от жизни, а не от литературы.
В тридцать восьмом году Центральный дом художественного воспитания детей объявил конкурс на лучшее стихотворение. Посланные мной стихи были посредственными, но сейчас они поражают меня точным предчувствием своей судьбы, судьбы своего поколения:
Мы рядом за школьною партой сидели,Мы вместе учились по книге одной,И вот в неотглаженной новой шинелиСтоишь предо мной.Я верю в тебя, твоей воли не сломишь,Ты всюду пробьёшься, в огне и дыму.А если ты, падая, знамя уронишь,То я его подниму.
Стихотворение напечатали в «Учительской газете», передали по радио. Известная журналистка Елена Кононенко специально пришла в школу, где я училась, а потом посвятила мне целый абзац в своей статье «Ранняя слава» (почему-то сделав непостижимый вывод, что именно эта «слава» мешает мне… подналечь на математику).
Я не сомневалась, что на конкурсе буду победителем. И вдруг — щелчок по носу: я вообще не получила никакой премии…
А первое место занял некий Сережа Орлов, паренёк из провинции.
Так впервые пути мои перекрестились с большим поэтом Сергеем Орловым, ставшим мне через много-много лет близким другом…
Кто говорит, что умер Дон-Кихот?
Кто говорит, что умер Дон-Кихот?
Вы этому, пожалуйста, не верьте:
Он не подвластен времени и смерти,
Он в новый собирается поход.
Пусть жизнь его невзгодами полна —
Он носит раны, словно ордена!
А ветряные мельницы скрипят,
У Санчо Пансы безразличный взгляд —
Ему-то совершенно не с руки
Большие, как медали, синяки.
И знает он, что испокон веков
На благородстве ловят чудаков,
Что прежде, чем кого-нибудь спасёшь,
Разбойничий получишь в спину нож…
К тому ж спокойней дома, чем в седле.
Но рыцари остались на земле!
Кто говорит, что умер Дон-Кихот?
Он в новый собирается поход!
Кто говорит, что умер Дон-Кихот?
*****
Слайд 9Глаза бойца слезами налиты, Лежит он, напружиненный и белый, А
я должна присохшие бинты
С него сорвать одним движеньем смелым.
Одним движеньем — так учили нас.
Одним движеньем — только в этом жалость…
Но встретившись со взглядом страшных глаз,
Я на движенье это не решалась.
На бинт я щедро перекись лила,
Стараясь отмочить его без боли.
А фельдшерица становилась зла
И повторяла: «Горе мне с тобою!
Так с каждым церемониться — беда.
Да и ему лишь прибавляешь муки».
Но раненые метили всегда
Попасть в мои медлительные руки.
Не надо рвать приросшие бинты,
Когда их можно снять почти без боли.
Я это поняла, поймешь и ты…
Как жалко, что науке доброты
Нельзя по книжкам научиться в школе!
Лирическая героиня, молоденькая медсестра, пытается облегчить страдания раненого на перевязке.
Трехкратный лексический повтор «одним движеньем» и анафора «одним» в двух следующих предложениях замедляют действие, показывая нерешительность героини.
Существительное «жалость» усиливает внутреннюю боль лирической героини («жалость» – сострадание по словарю Ожегова).
Многоточие в конце строки создает эффект недосказанности. Что усиливает эффект трагичности положения героев.
Прощание
Тихо плакали флейты, рыдали валторны,
Дирижёру, что Смертью зовётся, покорны.
И хотелось вдове, чтоб они замолчали —
Тот, кого провожали, не сдался б печали.
(Он войну начинал в сорок первом, комбатом,
Он комдивом закончил её в сорок пятом.)
Он бы крикнул, коль мог:
— Выше голову, черти!
Музыканты, не надо подыгрывать смерти!
Для чего мне рапсодии мрачные ваши?
Вы играйте, солдаты, походные марши!
Тихо плакали флейты, рыдали валторны,
Подошла очень бледная женщина в чёрном.
Всё дрожали, дрожали припухшие губы,
Всё рыдали, рыдали военные трубы.
И вдова на неё долгим взглядом взглянула:
Да, конечно же, эти высокие скулы!
Ах, комдив! Как хранил он поблекшее фото
Тонкошеей девчонки, связистки из роты.
Освещал её отблеск недавнего боя
Или, может быть, свет, что зовётся любовью.
Погасить этот свет не сумела усталость…
Фотография! Только она и осталась.
Та, что дни отступленья делила с комбатом,
От комдива в победном ушла сорок пятом,
Потому что сказало ей умное сердце:
Никуда он не сможет от прошлого деться —
О жене затоскует, о маленьком сыне…
С той поры не видала комдива доныне,
И встречала восходы, провожала закаты
Всё одна да одна — в том война виновата…
Долго снились комдиву припухшие губы,
Снилась шейка, натёртая воротом грубым,
И улыбка, и скулы высокие эти!..
Ах, комдив! Нет без горечи счастья на свете!
А жена никогда ни о чём не спросила,
Потому что таилась в ней умная сила,
Потому что была добротою богата,
Потому что во всём лишь война виновата…
Чутко замерли флейты, застыли валторны,
И молчали, потупясь, две женщины в чёрном.
Только громко и больно два сердца стучали
В нестерпимой печали, во вдовьей печали…
Пожилых не помню на войне
Пожилых не помню на войне,
Я уже не говорю про старых.
Правда, вспоминаю, как во сне,
О сорокалетних санитарах.
Мне они, в мои семнадцать лет,
Виделись замшелыми дедками.
«Им, конечно, воевать не след, —
В блиндаже шушукались с годками.—
Побинтуй, поползай под огнем,
Да еще в таких преклонных летах!»
Что ж, годки, давайте помянем
Наших «дедов», пулями отпетых.
И в крутые, злые наши дни
Поглядим на тех, кому семнадцать.
Братцы, понимают ли они,
Как теперь нам тяжело сражаться?—
Побинтуй, поползай под огнем,
Да еще в таких преклонных летах.
Мой передний край —
Всю жизнь на нем
Быть тому, кто числится в поэтах.
Вечно будет жизнь давать под дых,
Вечно будем вспыхивать, как порох.
Нынче щеголяют в «молодых»
Те, кому уже давно за сорок.
Мне близки армейские законы
Короткие стихи Юлии Друниной о войне для детей
Я только раз видала рукопашный
Я только раз видала рукопашный,
Раз наяву. И тысячу — во сне.
Кто говорит, что на войне не страшно,
Тот ничего не знает о войне.
Запас прочности
До сих пор не совсем понимаю,
Как же я, и худа, и мала,
Сквозь пожары к победному Маю
В кирзачах стопудовых дошла.
И откуда взялось столько силы
Даже в самых слабейших из нас?..
Что гадать! — Был и есть у России
Вечной прочности вечный запас.
Я ушла из детства в грязную теплушку
Я ушла из детства в грязную теплушку,
В эшелон пехоты, в санитарный взвод.
Дальние разрывы слушал и не слушал
Ко всему привыкший сорок первый год.
Я пришла из школы в блиндажи сырые,
От Прекрасной Дамы в «мать» и «перемать»,
Потому что имя ближе, чем «Россия»,
Не могла сыскать.
Я принесла домой с фронтов России
Я принесла домой с фронтов России
Веселое презрение к тряпью —
Как норковую шубку, я носила
Шинельку обгоревшую свою.
Пусть на локтях топорщились заплаты,
Пусть сапоги протерлись — не беда!
Такой нарядной и такой богатой
Я позже не бывала никогда…
Мне близки армейские законы
Мне близки армейские законы,
Я недаром принесла с войны
Полевые мятые погоны
С буквой «Т» — отличьем старшины.
Я была по-фронтовому резкой,
Как солдат, шагала напролом,
Там, где надо б тоненькой стамеской,
Действовала грубым топором.
Мною дров наломано немало,
Но одной вины не признаю:
Никогда друзей не предавала —
Научилась верности в бою.
Качается рожь несжатая
Качается рожь несжатая.
Шагают бойцы по ней.
Шагаем и мы-девчата,
Похожие на парней.
Нет, это горят не хаты —
То юность моя в огне…
Идут по войне девчата,
Похожие на парней.
Степной Крым
Есть особая грусть
В этой древней земле —
Там, где маки в пыли,
Словно искры в золе,
И где крокусов синие огоньки
Не боятся ещё человечьей руки.
Вековая, степная, высокая грусть!
Ничего не забыла великая Русь.
О, шеломы курганов,
Каски в ржавой пыли! —
Здесь Мамая и Гитлера
Орды прошли…
***
Кто-то плачет, кто-то злобно стонет,
Кто-то очень-очень мало жил…
На мои замерзшие ладони голову товарищ положил.
Так спокойны пыльные ресницы,
А вокруг нерусские поля…
Спи, земляк, и пусть тебе приснится
Город наш и девушка твоя.
Может быть в землянке после боя
На колени теплые ее
Прилегло кудрявой головою
Счастье беспокойное мое.
Смертью храбрых пали их сыны
Юлия Друнина. Самые известные стихи о войне
Бинты
Глаза бойца слезами налиты,
Лежит он, напружиненный и белый,
А я должна приросшие бинты
С него сорвать одним движеньем смелым.
Одним движеньем — так учили нас.
Одним движеньем — только в этом жалость…
Но встретившись со взглядом страшных глаз,
Я на движенье это не решалась.
На бинт я щедро перекись лила,
Стараясь отмочить его без боли.
А фельдшерица становилась зла
И повторяла: «Горе мне с тобою!
Так с каждым церемониться — беда.
Да и ему лишь прибавляешь муки».
Но раненые метили всегда
Попасть в мои медлительные руки.
Не надо рвать приросшие бинты,
Когда их можно снять почти без боли.
Я это поняла, поймешь и ты…
Как жалко, что науке доброты
Нельзя по книжкам научиться в школе!
Я родом не из детства…
Я родом не из детства — из войны.
И потому, наверное, дороже,
Чем ты, ценю я радость тишины
И каждый новый день, что мною прожит.
Я родом не из детства — из войны.
Раз, пробираясь партизанской тропкой,
Я поняла навек, что мы должны
Быть добрыми к любой травинке робкой.
Я родом не из детства — из войны.
И, может, потому незащищённей:
Сердца фронтовиков обожжены,
А у тебя — шершавые ладони.
Я родом не из детства — из войны.
Прости меня — в том нет моей вины…
Два вечера
Мы стояли у Москвы-реки,
Теплый ветер платьем шелестел.
Почему-то вдруг из-под руки
На меня ты странно посмотрел —
Так порою на чужих глядят.
Посмотрел и улыбнулся мне:
— Ну, какой же из тебя солдат?
Как была ты, право, на войне?
Неужель спала ты на снегу,
Автомат пристроив в головах?
Понимаешь, просто не могу
Я тебя представить в сапогах!..
Я же вечер вспомнила другой:
Минометы били, падал снег.
И сказал мне тихо дорогой,
На тебя похожий человек:
— Вот, лежим и мерзнем на снегу,
Будто и не жили в городах…
Я тебя представить не могу
В туфлях на высоких каблуках!..
Комбат
Когда, забыв присягу, повернули
В бою два автоматчика назад,
Догнали их две маленькие пули —
Всегда стрелял без промаха комбат.
Упали парни, ткнувшись в землю грудью,
А он, шатаясь, побежал вперед.
За этих двух его лишь тот осудит,
Кто никогда не шел на пулемет.
Потом в землянке полкового штаба,
Бумаги молча взяв у старшины,
Писал комбат двум бедным русским бабам,
Что… смертью храбрых пали их сыны.
И сотни раз письмо читала людям
В глухой деревне плачущая мать.
За эту ложь комбата кто осудит?
Никто его не смеет осуждать!
Болдинская осень
Вздыхает ветер. Штрихует степи
Осенний дождик — он льет три дня…
Седой, нахохленный, мудрый стрепет
Глядит на всадника и коня.
А мокрый всадник, коня пришпоря,
Летит наметом по целине.
И вот усадьба, и вот подворье,
И тень, метнувшаяся в окне.
Коня — в конюшню, а сам — к бумаге.
Письмо невесте, письмо в Москву:
«Вы зря разгневались, милый ангел, —
Я здесь как узник в тюрьме живу.
Без вас мне тучи весь мир закрыли,
И каждый день безнадежно сер.
Целую кончики ваших крыльев
(Как даме сердца писал Вольтер).
А под окном, словно верный витязь,
Стоит на страже крепыш дубок…
Так одиноко! Вы не сердитесь:
Когда бы мог — был у ваших ног!
Но путь закрыт госпожой Холерой…
Бешусь, тоскую, схожу с ума.
А небо серо, на сердце серо,
Бред карантина — тюрьма, тюрьма…»
Перо гусиное он отбросил,
Припал лицом к холодку стекла…
О злая Болдинская осень!
Какою доброю ты была —
Так много Вечности подарила,
Так много русской земле дала!..
Густеют сумерки, как чернила,
Сгребает листья ветров метла.
С благоговеньем смотрю на степи,
Где он на мокром коне скакал.
И снова дождик, и снова стрепет —
Седой, все помнящий аксакал.
1961 год
*****
Солдатские будни
Только что пришла с передовой
Мокрая, замёрзшая и злая,
А в землянке нету никого,
И, конечно, печка затухает.
Так устала — руки не поднять,
Не до дров, — согреюсь под шинелью.
Прилегла, но слышу, что опять
По окопам нашим бьют шрапнелью.
Из землянки выбегаю в ночь,
А навстречу мне рванулось пламя.
Мне навстречу — те, кому помочь
Я должна спокойными руками.
И за то, что снова до утра
Смерть ползти со мною будет рядом,
Мимоходом: «Молодец, сестра!» —
Крикнут мне товарищи в награду.
Да ещё сияющий комбат
Руки мне протянет после боя:
— Старшина, родная! Как я рад,
Что опять осталась ты живою!
1943 год
*****
Мой отец
Нет, мой отец погиб не на войне —
Был слишком стар он, чтобы стать солдатом,
В эвакуации, в сибирской стороне,
Преподавал он физику ребятам.
Он жил как все. Как все, недоедал.
Как все, вздыхал над невеселой сводкой.
Как все, порою горе заливал
На пайку хлеба выменянною водкой.
Ждал вести с фронта — писем от меня,
А почтальоны проходили мимо…
И вдалеке от дыма и огня
Был обожжен войной неизлечимо.
Вообще-то слыл он крепким стариком —
Подтянутым, живым, молодцеватым.
И говорят, что от жены тайком
Все обивал порог военкомата.
В Сибири он легко переносил
Тяжелый быт, недосыпанье, голод.
Но было для него превыше сил
Смириться с тем, что вновь мы сдали город.
Чернел, а в сердце ниточка рвалась —
Одна из тех, что связывают с жизнью.
(Мы до конца лишь в испытанья час
Осознаем свою любовь к Отчизне.)
За нитью — нить. К разрыву сердце шло.
(Теперь инфарктом называют это…)
В сибирское таежное село
Вползло военное второе лето.
Старались сводки скрыть от старика,
Старались — только удавалось редко.
Информбюро тревожная строка
В больное сердце ударяла метко.
Он задыхался в дыме и огне,
Хоть жил в Сибири — в самом центре тыла.
Нет, мой отец погиб не на войне,
И все-таки война его убила…
Ах, если бы он ведать мог тогда
В глухом селе, в час отступленья горький,
Что дочь в чужие будет города
Врываться на броне «тридцатьчетверки»!
Анализ стихотворения «Бинты» Друниной
Человечности можно научиться и на войне – такова главная мысль стихотворения Юлии Владимировны Друниной «Бинты».
Стихотворение написано в 1943 году. Поэтессе в этот момент исполнилось 19 лет, но она еще в 16 лет отправилась на фронт санитаркой, хотя хотела связать свою фронтовую жизнь с небом. Однако девушек-курсанток определили всего лишь в запасной полк, что ее не устраивало. После тяжелого ранения поэтесса была комиссована. Стихи писала с детства, но публиковаться начала после Великой Отечественной войны. По жанру – военная лирика, по размеру – ямб с перекрестной рифмовкой, 2 строфы. Лирическая героиня – сама автор. Композиция делится на 2 части: сам случай в госпитале и обобщающий вывод в конце. Боец перед героиней лежит на койке с глазами, полными непролитых слез. «Напружиненный и белый»: бледный, вымотанный от постоянных болей, уже в ожидании болезненных перевязок. Бинты врастают в раны. Их необходимо регулярно менять. Следует композиционный стык: движеньем смелым. Глаза раненого полны муки, его взгляда она не может перенести. Поэтесса подбирает для этого взгляда эпитет «страшных». Именно это останавливает ее от ловкой манипуляции с бинтами. Она подробно перечисляет свои действия, напряжение возрастает: перекись лила, старалась отмочить. Далее идет прямая речь уставшей фельдшерицы, которая к чужой боли незаметно привыкла: с каждым церемониться – беда. Да и потом, учили же всех – надо разом. Дрогнувшая героиня однако замечает, что раненые следили за ее приближением с облегчением, они хотели почему-то «попасть в медлительные руки». Она разделяла их боль, и та уменьшалась. Ее бережное, человеческое отношение, без разбора ко всем, привлекало к ней искалеченных телом, а то и душой, бойцов. В финале Ю. Друнина обращается к читателю этих строк: не надо рвать. Несколько лишних минут, чуть больше терпения, память о забытом слове «милосердие» — совершают чудеса. «Я это поняла, поймешь и ты»: разумеется, она распространяет полученный опыт на все сферы жизни. «Наука доброты»: своеобразный афоризм этого стихотворения. Действительно, нет такого предмета в школе. Но совесть и чуткое сердце всегда подскажут верный путь. Анафора «одним движеньем»: словно заклинание, повторяет юная медсестра этот строгий совет от опытных людей и медработников.
Дебютный сборник произведений Ю. Друниной «В солдатской шинели» содержал и проникновенное стихотворение «Бинты», основанное на личном жизненном опыте медсестры-поэтессы.
Вы точно человек?
Заранее составлен посмертный сборник стихов. Написаны многочисленные записки близким, друзьям, в милицию. В стороне от дома был гараж, где стояла ее машина. Она захлопнула дверь в гараж, села в машину, приняла большую дозу снотворного и включила двигатель… О чем ей думалось в полузабытьи, на грани между жизнью и смертью? Может быть, о том, что если Бог есть, он поймет ее… Юлия Друнина покончила с собой на даче в Красной Пахре осенью 1991 года. Депутат Верховного Совета. Знаменитая советская поэтесса.
ПОСМОТРИТЕ ВИДЕО ПО ТЕМЕ: Песня на стихи czech-gm.ruа «Утро победы» и czech-gm.ruой «Ты должна»
Комбат
Сюжет стихотворения “Комбат”, вероятно, один из самых драматичных у Друниной. Поэтесса написала его в 1943 году, находясь под живым впечатлением от увиденных сцен.
Здесь описывается короткий эпизод фронтовой жизни – двое солдат, поддавшись страху смерти, дезертировали с поля боя. В ту же минуту комбат без колебаний делает всего два выстрела. Двое солдат, получивших пули в спину, подают замертво. Спустя какое-то время, комбат пишет двум несчастным матерям о том, что их сыновья пали смертью храбрых…
Автор совершенно не осуждает ни командира батальона, убившего своих подчиненных за малодушие, ни людей, дрогнувших перед лицом неминуемой гибели.
Человек, не живший в таких страшных условиях, не способен в полной мере понять весь ужас войны, поэтому автор призывает не судить героев произведения мерой мирного времени.
Почему я очень много пишу о войне
Во-первых, это вопрос долга, вопрос долга перед теми, кто не вернулся с войны. Но, кроме всего прочего, на мой взгляд, наивно и близоруко думать, что стихи о войне — это стихи только о прошлом. Нет. Я считаю, что это о будущем. В каком смысле? Потому что, если мы считаем, что самое главное у нас — это не допустить будущей войны (как мы говорим, что самое главное — это борьба за мир), то правдивые стихи о войне… разве это в общем-то не борьба за мир, с одной стороны? А с другой стороны, если, не дай Бог, нашей стране снова выпадет когда-нибудь это тяжёлое испытание, то я считаю, что задача поэта и в том, чтобы как-то подготовить молодые души к этому. Потому что война, освободительная война, конечно, это не только кровь, страдания и смерть. Это ещё и высшие взлёты человеческого духа. Это самоотверженность. Это, может быть, самое прекрасное в жизни фронтовое братство.
Из Приказа о награждении «Медалью за отвагу»
Цитаты
Жизнь входит в поэзию, когда поэты входят в жизнь.
В школьные годы я была, так сказать, жрицей чистого искусства. Писала только о любви, преимущественно неземной, о природе, конечно, экзотической, хотя не выезжала никуда дальше дачного Подмосковья. Замки, рыцари, прекрасные дамы вперемешку с ковбоями, лампасами, пампасами и кабацкими забулдыгами — коктейль из Блока, Майна Рида и Есенина. Всё это мирно сосуществовало в этих ужасных виршах. Мы пришли на фронт прямо из детства. Из стихов моих сразу, как ветром, выдуло и цыганок, и ковбоев, и пампасы с лампасами, и прекрасных дам.
***
Я ушла из детства в грязную теплушку,В эшелон пехоты, в санитарный взвод.Дальние разрывы слушал и не слушалКо всему привыкший сорок первый год.
Я пришла из школы в блиндажи сырые,От Прекрасной Дамы в «мать» и «перемать»,Потому что имя ближе, чем «Россия»,Не могла сыскать.
1942
Я порою себя ощущаю связнойМежду теми, кто живИ кто отнят войной…Я — связная.Бреду в партизанском лесу,От живыхДонесенье погибшим несу.
Юлия Друнина
Эти стихи призваны также восхищать, они должны добраться да самых укромных уголков души, достучаться до каждого, чтобы все вокруг поняли, насколько страшна война и делали все, чтобы она больше никогда не повторялась. Тысячи стихотворений были созданы о Великой Отечественной войны. Все они наполнены патриотизмом, осознанием собственного достоинства и бесконечной любовью к своей Родине. Все они прекрасны. Но наиболее запоминающимися, заставляющими мыслить и сопереживать, плакать и радоваться, являются те, что написаны поэтами, которые самые отдали годы своей жизни во имя своей страны, сражаясь на поле войны. Таковой была поэтесса Юлия Друнина.
О сердце поэта и секрете русской поэзии
Стихи, идущие только «от головы», стихи, не прошедшие сквозь сердце поэта, стихи, не обладающие ещё чем-то таким, чему нет и определения в языке (это «что-то», к сожалению, нередко исчезает при переводе), — на мой взгляд, и не стихи вовсе, а просто-напросто версификация, гомункулусы, созданные в пробирках.
Мне думается, о чём бы и как бы ни писал художник, цель его творчества всё-таки должна сводиться к одному — пробуждать в сердцах «чувства добрые».
Русская поэзия всегда была поэзией добрых чувств. В этом её сила и секрет её власти над сердцами и умами. «И долго буду тем любезен я народу…»
Доброта
Дмитрию Ляшкевичу
Стираются лица и даты,Но всё ж до последнего дняМне помнить о тех, что когда-тоХоть чем-то согрели меня.Согрели своей плащ-палаткой,Иль тихим шутливым словцом,Иль чаем на столике шатком,Иль попросту добрым лицом.Как праздник, как счастье, как чудоИдёт Доброта по земле.И я про неё не забуду,Хотя забываю о Зле.
1969
Полжизни мы теряем из-за спешки…
Полжизни мы теряем из-за спешки,Спеша, не замечаем мы подчасНи лужицы на шляпке сыроежки,Ни боли в глубине любимых глаз.И лишь, как говорится, на закате,Средь суеты, в плену успеха, вдругТебя безжалостно за горло схватитХолодными ручищами испуг:Жил на бегу, за призраком в погоне,В сетях забот и неотложных дел,А может, главное и проворонил,А может, главное и проглядел…
1969
Кто говорит, что умер Дон-Кихот?..
Алексею Каплеру
Кто говорит, что умер Дон-Кихот?Вы этому, пожалуйста, не верьте:Он неподвластен времени и смерти,Он в новый собирается поход.Пусть жизнь его невзгодами полна —Он носит раны, словно ордена!А ветряные мельницы скрипят,У Санчо Пансы равнодушный взгляд —Ему-то совершенно не с рукиБольшие, как медали, синяки.И знает он, что испокон вековНа благородстве ловят чудаков,Что прежде, чем кого-нибудь спасёшь,Разбойничий получишь в спину нож…К тому ж спокойней дома, чем в седле…Но рыцари остались на земле!Кто говорит, что умер Дон-Кихот?Он в новый собирается поход!Кто говорит, что умер Дон-Кихот?
1960
В моей крови — кровинки первых русских…
В моей крови —Кровинки первых русских:Коль упаду,Так снова поднимусь.В моих глазах,По-азиатски узких,Непокорённая дымится Русь.Звенят мечи.Посвистывают стрелы.Протяжный стонПреследует меня.И, смутно мне знакомый,Белый-белый,Какой-то ратникПадает с коня.Упал мой прадедВ ковыли густые,А чуть очнулся —Снова сел в седло…Ещё, должно быть, со времен БатыяУменье подниматьсяНам дано.
1969
Запас прочности
До сих пор не совсем понимаю,Как же я, и худа, и мала,Сквозь пожары к победному МаюВ кирзачах стопудовых дошла.
И откуда взялось столько силыДаже в самых слабейших из нас?..Что гадать! — Был и есть у РоссииВечной прочности вечный запас.