Пафос поэзии Баратынского
Поэт пушкинской эпохи, близко знакомый не только с Пушкиным, но и с поэтами его круга, нередко обращавшийся к темам, мотивам, образам их творчества как «формам времени», Евгений Абрамович Баратынский (нередко его фамилию пишут «Боратынский»; 1800—1844) внес в свою поэзию лермонтовские настроения, остро ощутив приближение эпохи общественных сумерек. Очарованию и иллюзиям эпохи гражданской экзальтации он противопоставил разочарование и безыдеальность эпохи безвременья.
В середине своего жизненного пути и почти у истоков творческого становления он пишет два стихотворения — «Муза» и «Мой дар убог и голос мой негромок…». Это не просто программные произведения или эстетические манифесты, а своеобразные автопамятники, попытка определить себя, свое место в истории и предугадать свою судьбу.
Не ослеплен я Музою моею:
Красавицей ее не назовут…
И далее, на протяжении всего 12-стишия, почти в каждой строке толпятся отрицательные частицы «не» и «ни», трезво фиксируя то, чего нет у Музы поэта. Но в этой череде отрицаний незаметно возникает лик героини, то, чем «поражен бывает мельком свет», — «ее лица необщим выраженьем». И в этом определении заключен весь пафос стихотворения — установка на оригинальность, не бросающуюся в глаза, но глубинно скрытую в тайниках поэтической мысли.
Пафос своей поэзии Баратынский афористически выразил в стихотворении «Всё мысль да мысль! Художник бедный слова!..». Уже первая строка девятистишия — два восклицания, выражающие устойчивость главного образа поэзии, почти ее мирообраза, связанного с приоритетом мыслительного начала и передающего состояние художника, ее «жреца». Сравнивая себя со скульптором, музыкантом, художником, со всеми творцами, тяготеющими к чувственным образам, к пластике форм, поэт-мыслитель боится, что не справится с воссозданием всего многообразия земной жизни:
Но пред тобой, как пред нагим мечом,
Мысль, острый луч! бледнеет жизнь земная.
Поиск языка поэзии мысли, философской лирики — так можно определить направление творческих экспериментов Баратынского. Наследуя традицию русского любомудрия, открытия Веневитинова и Вяземского в области метафизического языка поэзии, именно Баратынский сумел облечь мысль в плоть чувства и поэтического слова, сделать мысль переживанием.
Жизнь Баратынского не богата внешними событиями. Большую ее часть он прожил в кругу своей семьи в подмосковном имении Мураново, проявив себя как рачительный хозяин и изобретатель в сфере архитектурно-инженерной деятельности. Но в ранней молодости было в его жизни событие, которого вполне хватило бы на сюжет романтической поэмы или даже драмы. Учась в привилегированном Пажеском корпусе, он вместе с друзьями, подражая шиллеровским «Разбойникам», совершил кражу, был исключен и разжалован рядовым. Затем последовала служба в Финляндии. Это не могло не сказаться на процессе взросления юного Баратынского: затронуто было самолюбие, пережито унижение солдатской жизни.
Самораскрытие, исповедальность, автобиографизм и даже автопсихологизм тем не менее почти отсутствуют в его поэзии финляндского периода, где он сформировался как поэт. Достаточно прочитать его довольно объемную элегию «Финляндия», чтобы почувствовать, как в ней личные эмоции, «я» певца чем дальше, тем больше погружаются в пространство раздумий о смене поколений, о бездне лет, о мгновении и вечности, о борении с судьбой. Утверждение личной свободы и независимости в потоке истории, перед «законом уничтоженья» и «обетованного забвенья» — вот сфера рефлексии лирического героя элегии.
«Не вечный для времен, я вечен для себя…», «Мгновенье мне принадлежит, // Как я принадлежу мгновенью!», «Я, невнимаемый, довольно награжден // За звуки звуками, а за мечты мечтами» — за этими философскими максимами открывается особое состояние поэта, которое можно обозначить как философскую экзальтацию и автоинтеллектуализм. Свою ссыльную жизнь он осмысляет не как превратности судьбы, а как философию судьбы, как вариант экзистенциальной философии.
Раскрытие мыслительного процесса в центре элегии «Финляндия». И сам топос, и образ ссыльного не больше чем рама для воссоздания этапов, стадий развития философской рефлексии. И если три первых строфы прочно запрятали «я» лирического героя, лишь иногда напоминая о нем притяжательными местоимениями «мой», «мне», «меня», то в заключительной, четвертой строфе «я» вырывается на просторы размышлений о времени и судьбе, провозглашая свое право на автоинтеллектуализм.
«Князю П.А. Вяземскому»
В самом начале произведения автор говорит о
том, что в лирическом цикле “отразилась жизнь
моя”, поэтому в этом стихотворении лирический
герой неотделим от автора. Тут же он даёт оценку
минувшим годам жизни: “исполнена тоски глубокой,
// Противоречий… // любви высокой…” Его жизнь
неоднозначна, в ней было место и любви, и слепоте,
она полна “противоречий”.
Лирический герой противостоит судьбе: он
одинок, но в своём одиночестве счастлив
(“счастливый сын уединенья”), потому что он поэт,
один из “звёзд разрозненной Плеяды”. Он творец
вымышленного мира, он далёк от суетного света
(“позабыл, как бы во гробе… // шумный свет…”), но
ушёл от него самостоятельно и добровольно. И в
своём уединении он не хочет отдаляться только от
адресата, который мыслится и как друг, и как
учитель (“и дружбы кроткими лучами, // И светом
высшего огня…”). Только за него он “возносит
молящий глас” и к нему стремит “заботливые
взгляды…”
Неслучайна рифма: песнопение – дуновение.
Она отсылает нас к более раннему стихотворению
«Чудный град порой сольётся» (1829).
Мы опять встречаем тему зыбкости вдохновения. В
данном случае “посторонняя суета” — это
“дуновенья, // Которым в море бытия // Послушна
наша ладия…” Также в стихотворении видны
романтические ценности — красота, любовь, —
которые присутствовали в жизни автора. Идея
двоемирия выражена не очень ярко, но всё же
Баратынский указывает на другой мир, мир горний,
мир провидения, способный управлять нашими
судьбами. Лирический герой не стремится к идеалу.
Он может сам его создать, как “создал Лету”. Поэт
становится творцом мифологического мира.
Человек, становясь равным Богу, забывает о себе и
хочет “отвлечь судьбы суровой // Удары грозные”
от друга. Он простил всем: “злобе, безумству” — и
живёт в своём мире, в созданной им Лете.
Автор
- Агния Барто (23)
- Александр Блок (56)
- Александр Введенский (2)
- Александр Вертинский (6)
- Александр Кочетков (1)
- Александр Кушнер (1)
- Александр Прокофьев (1)
- Александр Пушкин (171)
- Александр Радищев (1)
- Александр Сумароков (1)
- Александр Твардовский (19)
- Алексей Апухтин (1)
- Алексей Кольцов (6)
- Алексей Плещеев (4)
- Алексей Сумароков (1)
- Алексей Сурков (1)
- Алексей Толстой (5)
- Алексей Фатьянов (1)
- Андрей Белый (2)
- Андрей Вознесенский (7)
- Андрей Дементьев (8)
- Андрей Усачёв (1)
- Анна Ахматова (52)
- Аполлон Майков (9)
- Арсений Тарковский (4)
- Артюр Рембо (2)
- Афанасий Фет (45)
- Белла Ахмадулина (5)
- Борис Заходер (10)
- Борис Пастернак (42)
- Борис Слуцкий (1)
- Булат Окуджава (11)
- Вадим Шефнер (1)
- Валентин Берестов (3)
- Валерий Брюсов (15)
- Василий Жуковский (37)
- Василий Лебедев-Кумач (2)
- Василий Тредиаковский (1)
- Велимир Хлебников (2)
- Вера Полозкова (3)
- Вильгельм Кюхельбекер (1)
- Владимир Высоцкий (4)
- Владимир Маяковский (70)
- Владимир Набоков (3)
- Владимир Орлов (1)
- Владимир Соловьев (1)
- Владимир Солоухин (1)
- Владислав Ходасевич (1)
- Габдулла Тукай (3)
- Гавриил Державин (17)
- Генрих Гейне (1)
- Георгий Граубин (1)
- Гёте (1)
- Давид Самойлов (3)
- Дана Сидерос (1)
- Даниил Хармс (6)
- Джордж Байрон (7)
- Дмитрий Кедрин (3)
- Дмитрий Мережковский (1)
- Евгений Баратынский (19)
- Евгений Евтушенко (21)
- Евгений Мартынов (1)
- Елена Благинина (4)
- Зинаида Александрова (2)
- Зинаида Гиппиус (1)
- Иван Бунин (24)
- Иван Козлов (1)
- Иван Крылов (27)
- Иван Никитин (5)
- Иван Суриков (3)
- Иван Тургенев (14)
- Игорь Северянин (4)
- Иннокентий Анненский (3)
- Иосиф Бродский (36)
- Иосиф Уткин (1)
- Ирина Пивоварова (1)
- Ирина Токмакова (1)
- Кондратий Рылеев (2)
- Константин Бальмонт (18)
- Константин Батюшков (15)
- Константин Симонов (14)
- Корней Чуковский (15)
- Лариса Рубальская (3)
- Лев Ошанин (1)
- Максим Горький (3)
- Максимилиан Волошин (1)
- Марина Цветаева (62)
- Михаил Дудин (1)
- Михаил Исаковский (5)
- Михаил Лермонтов (78)
- Михаил Ломоносов (6)
- Михаил Светлов (2)
- Муса Джалиль (1)
- Николай Гумилев (22)
- Николай Заболоцкий (26)
- Николай Карамзин (2)
- Николай Некрасов (56)
- Николай Рубцов (17)
- Николай Языков (3)
- Оксана Мельникова (1)
- Олег Митяев (1)
- Осип Мандельштам (12)
- Петр Вяземский (2)
- Райнер Мария Рильке (1)
- Расул Гамзатов (3)
- Редьярд Киплинг (6)
- Роберт Бернст (2)
- Роберт Рождественский (17)
- Самуил Маршак (26)
- Семен Гудзенко (1)
- Сергей Есенин (95)
- Сергей Михалков (28)
- Сергей Орлов (1)
- Татьяна Снежина (1)
- Тим Собакин (1)
- Уильям Блейк (1)
- Федор Глинка (4)
- Федор Сологуб (2)
- Федор Тютчев (56)
- Фридрих Шиллер (1)
- Шарль Бодлер (3)
- Эдгар Аллан По (2)
- Эдуард Асадов (39)
- Эдуард Багрицкий (3)
- Эдуард Успенский (6)
- Эмма Мошковская (2)
- Юлия Друнина (1)
- Юнна Мориц (2)
- Юрий Визбор (2)
- Юрий Левитанский (1)
- Яков Полонский (3)
- Ярослав Смеляков (1)
Баратынский Евгений Абрамович: биография
После исключения Баратынский уехал в Тамбовскую губернию, в деревню к матери. Периодически навещал дядю – адмирала Б. А. Баратынского, проживавшего в Смоленской губернии. Жизнь на сельских просторах полностью пробудила в Евгении стихотворный талант. Рифмованные строки раннего периода были достаточно слабые, но за пару Баратынский приобрел уверенность и собственный индивидуальный стиль.
Смотреть галерею
В 1819 году Евгений Баратынский, стихи которого изучаются школьной программой, был зачислен в Петербургский егерский полк рядовым. Интерес к литературе в этот период побудил его к тому, что молодой автор целенаправленно стал искать знакомство с писателями. Его работы по достоинству оценил Антон Антонович Дельвиг, оказавший значительное влияние на стиль написания Баратынского. Литератор нравственно поддержал юношу, помог в издании собственных произведений и познакомил с такими известными писателями, как Петр Плетнев, Вильгельм Кюхельбекер, Василий Жуковский и Александр Пушкин.
«Я безрассуден – и не диво!» — Евгений Баратынский именно к Дельвигу обращается в этом стихотворении, написанном в 1823 году, где рассказывает о своих сердечных страданиях, а проявлением дружбы с Александром Сергеевичем стала публикация книги «Две повести в стихах», в которую вошли поэмы Баратынского «Бал» и Пушкина «Граф Нулин».
Анализ стихотворения Баратынского «Недоносок»
Евгений Абрамович Баратынский (1800 – 1844) принадлежит к представителям Золотого века русской литературы. Несмотря на статус лучшего поэта своего времени, который был присвоен ему современниками, он одновременно был и самым таинственным и непонятым автором. Язык образов Баратынского для многих оказался слишком неясным.
Одно из таких недооцененных стихотворений – «Недоносок» 1835 года. Хотя речь в нём идёт о мятущемся духе, от лица которого ведётся повествование, читатель сразу может понять, что этот образ – явная аллегория на собственное «я» поэта. Говоря от лица небесного создания, Евгений Абрамович раскрывает перед читателем свою душу и делится своими чувствами.
Сначала разберёмся с заглавием произведения. Не стоит понимать слово «недоносок» в современном его значении. Называя героя так, поэт вовсе не желает грубо его оскорбить. Здесь имеется в виду недоношенность как преждевременное появление на свет. Герой чувствует себя беспомощным и слабым, неспособным изменить что-либо ни в своём существовании, ни в жизни окружающих.
Кто же таков и к чему так безуспешно стремится лирический герой? В первых строках произведения он представляется:
Я из племени духов,
Но не житель Эмпирея…
Поясним: Эмпирей в древнегреческой, а затем и христианской философии, – одна из небесных сфер, обиталище высших существ. Читатель понимает, что герой – это некая мистическая сущность, не человек и не божество. Волею судеб он обречён вечно существовать между миром живых и раем.
Описывая это существо, поэт использует лёгкие и воздушные эпитеты, чтобы донести до читателя образ героя: «крылатый вздох», «весёлыми крылами». Из первых строф может показаться, что дух этот легкомысленный и беззаботный, ведь автор так передаёт его настроение:
Мне свободно, мне легко,
И пою я птицей звонкой.
Но очень скоро с героем происходит перемена. Налетает жестокая буря и отбрасывает его из высоких, озарённых солнцем облаков. Поэт применяет здесь восклицания и повторы, напоминающие раскаты грома:
Бури грохот, бури свист!
Вихорь хладный! вихорь жгучий!
Грозой его прибивает ближе к земле, и дух наблюдает, как живут люди. Он замечает их тяжёлый труд, страдания, постоянные войны, сочувствует им, когда они болеют. Но ничем не может им помочь. Сил у него недостаточно, чтобы как-то облегчить человеческие мучения. От тоски он прячется в тёмные тучи, теперь грохот грозы ему кажется приятным, ведь он заглушает людские крики.
Но и это малодушие угнетает героя. Именно поэтому он клеймит себя недоноском. Этим стихотворением поэт, очевидно, хотел сказать, что время талантливых людей, которые желают изменить мир в лучшую сторону, ещё не пришло. Но тонко чувствующие поэты не могут не откликнуться на человеческую боль, хотя они и не в силах избавить людей от неё.
Рубрики стихотворения: Анализ стихотворений ✑ Длинные стихи ✑ Сумерки ✑
«Рифма»
Действие происходит последовательно в
мифологическом и историческом мирах. В
мифологическом мире лирическими героями
произведения являются “питомец муз” и
“оратор”, которые во многом повторяют героя
«Последнего Поэта»: они живут в античном мире
(“на стогнах греческих недавних городов”),
восходят “на греческий амвон”; они свободны и
находятся в оппозиции толпе (Последний Поэт
пытается вступить в диалог с “поклонниками
Урании холодной”): “питомец муз” поёт на
Олимпийских играх, издавна собиравших много
народа; оратор стоит на римской трибуне.
Лирический герой «Рифмы» имитирует строфу
античного сказителя (вольный ямб), подобно тому,
как Последний Поэт имитирует сапфическую.
Толпа играет значительную роль в жизни оратора
и “питомца муз”: она “дарит новым
вдохновеньем”, поэт верит в полное сочувствие к
нему народа; оратор же силой слова “властвует
народным произволом”; толпа и поэт-оратор
взаимодействуют.
В историческом времени они независимы друг от
друга, поэт сам себе “судия и подсудимый”. Толпа
к нему равнодушна (“средь гробового хлада
света”), и поэта окружает “безжизненный сон”.
Лишь рифма “своею ласкою” радует одна. Рифма
становится символом поэзии, творчества,
вдохновения, она связывает времена. Этот факт
отсылает нас к «Последнему Поэту», где море, как
символ вечности и стихов, становится связующим
звеном между “отечеством Омира” и “веком
железным”.
Рифма сравнивается с “голубем ковчега”. Этот
христианский образ голубя, отождествляющий
собой тот самый “мост” между мирами, является
частью мифологического времени, которое, как и в
«Последнем Поэте», — сборный образ Эллады,
совмещающий христианскую символику с
древнегреческой культурой.
Поэт открыто задаёт вопрос: чем полезен он
этому миру и что его “беспокойный жар” —
“смешной недуг иль высший дар”; может быть, этот
дар стоит похоронить, как это сделал Последний
Поэт (“погребёт питомец Аполлона // Свои мечты,
свой бесполезный дар”)? Но этот вопрос
“неразрешимый”. Рифма мирит поэта с
историческим временем и “признаёт его мечты”.
Итак, стихотворение «Рифма» показывает связь
времён, разрыв которой изображён в «Последнем
Поэте». В мифологическом времени толпа не гонит
поэта, они сосуществуют (толпа — слушатель); в
историческом времени поэт сам судит свой дар.
Поэт — избранник судьбы, среди толпы он изгой.
Образ избранника вписан в христианскую
символику и мифологию. Поэт обретает через
страдание “живую веру”.
Рифма приносит “живую ветвь” “с родного
брега”, “подобно голубю ковчега”. Баратынский
переосмысляет миф о Ноевом ковчеге, где в роли
Ноя выступает Поэт. Поэт, как Ной перед Всемирным
потопом, покидает шумный свет, творит вокруг себя
мифологический мир.
«Всё мысль да мысль…»
Мысли противопоставлено чувство, которое может
быть выражено творцом при помощи “резца, органа,
кисти”. Но художник не ступает за их грань,
работает только с формой, ведь восприятие
искусства идёт изначально на чувственном уровне.
Поэт же через слово стремится постичь смысл
каждой вещи и вселенной в целом. Для Баратынского
центральной категорией становится мыслечувство,
где мысль неотделима от чувства.
Однако он — “художник бедный слова”. Это
определение обращает к стихотворению «Мой дар
убог…» (1828), которое повторяет анализируемое
произведение и в строфике (астрофичность), и в
размере (5-стопный ямб). Лирический субъект
стихотворения намеренно не отделяет себя от
исторического мира: “я живу”, — говорит он и
надеется на связь времён при помощи своего
творчества, своего неповторимого бытия. Он
мечтает о том, чтобы его бытие стало кому-нибудь
“любезным”. Для поэта ценны жизнь и
самопознание, которое фиксируется в поэзии.
Поэт не может полностью постичь мысль и целиком
подчинён ей (“жрец её”). Он обречён на вечное
постижение её смысла, поэтому в его глазах
“бледнеет жизнь земная”, он лишается “хмеля…
на празднике мирском”. Мысль для поэта —
“острый луч”, “нагой меч”, который обрекает его
на вечное служение ему. Мысль — муза поэта.
Мысль — основа всего сущего, поэтому в
стихотворении проявляется исключительно
высокая, надмирная, надвременная позиция автора.
«Признание» (1823; 1832–1833)
Притворной нежности не требуй от меня: Я сердца моего не скрою хлад печальной. Ты права, в нем уж нет прекрасного огня Моей любви первоначальной. Напрасно я себе на память приводил И милый образ твой, и прежние мечтанья: Безжизненны мои воспоминанья, Я клятвы дал, но дал их выше сил.
Я не пленен красавицей другою, Мечты ревнивые от сердца удали; Но годы долгие в разлуке протекли, Но в бурях жизненных развлекся я душою. Уж ты жила неверной тенью в ней; Уже к тебе взывал я редко, принужденно, И пламень мой, слабея постепенно, Собою сам погас в душе моей. Верь, жалок я один. Душа любви желает, Но я любить не буду вновь; Вновь не забудусь я: вполне упоевает Нас только первая любовь.
Грущу я; но и грусть минует, знаменуя Судьбины полную победу надо мной: Кто знает? мнением сольюся я с толпой; Подругу, без любви, кто знает? изберу я. На брак обдуманный я руку ей подам И в храме стану рядом с нею Невинной, преданной, быть может, лучшим снам, И назову ее моею, И весть к тебе придет; но не завидуй нам: Обмена тайных дум не будет между нами, Душевным прихотям мы воли не дадим: Мы не сердца под брачными венцами, Мы жребии свои соединим.
Прощай. Мы долго шли дорогою одною: Путь новый я избрал, путь новый избери; Печаль бесплодную рассудком усмири И не вступай, молю, в напрасный суд со мною. Невластны мы в самих себе И, в молодые наши леты, Даем поспешные обеты, Смешные может быть всевидящей судьбе.
«„Признание“ — совершенство. После него никогда не стану печатать своих элегий», — с досадой писал Пушкин Александру Бестужеву, прочитав в «Полярной звезде» за 1824 год новую элегию Баратынского.
В «Признании» Баратынский делал еще более уверенный — по сравнению с «Разуверением» — шаг от поэтической условности к психологической рефлексии, как в дневнике или романе. Эффект особой достоверности придавал стихотворению настоящий антипоэтизм — упоминание о браке без любви, на который лирический герой решается сознательно:
Подругу, без любви, кто знает? изберу я. На брак обдуманный я руку ей подам И в храме стану рядом с нею Невинной, преданной, быть может, лучшим снам, И назову ее моею…
На фоне мелодраматических ожиданий жанра сильным ходом выглядит признание в равнодушии, неспособности к чувству — и принятие этого как неизбежного, даже естественного (хотя за двадцать лет до того «русские шиллеристы», например Андрей Тургенев, не могли ни смириться с этим равнодушием, ни найти язык для его внутренне убедительного описания).
Без «Признания» были бы невозможны позднейшие парадоксальные пушкинские стихи о любви — «Под небом голубым страны своей родной…», в котором запечатлено очень похожее впечатление от того, что былое страстное чувство обернулось равнодушием, и «На холмах Грузии…», в котором, наоборот, декларируется сила любовного чувства самого по себе.Отрывок из фильма «Доживем до понедельника». Режиссер Станислав Ростоцкий. 1968 год
Недоносок (Боратынский)
Обычное в русском языке значение слова недоносок (до срока рождённый) не оправдывается контекстом стихотворения. Вернее предположить, что Баратынский, как это было указано нам Б. В. Томашевским, употребляет слово недоносок в качестве перевода французского avorton, наряду с значением рождённый до срока. употребляемого также и в значении мертворождённый. Это соображение подкрепляется тем, что теме промежуточности, неполноценности бытия мертворождённого посвящены начальные строки несомненно известного Баратынскому «Sonnet sur l’avorton» французского поэта XVII в. Эно (Hesnault, ум. в 1682 г.):
Toi qui meurs avant que de naître, Assemblage confus de l’être et du néant: Triste avorton, informe enfant, Rebut du néant et de l’être…
(Ты, умерший, прежде чем родиться, Смутное смешение бытия и небытия, Жалкий выкидыш, невоплотившееся дитя, Отвергнутое небытиём и бытиём…)
Ср. у Баратынского:
… на земле Оживил я недоносок, Отбыл он без бытия.
Сонет Эно вошёл в историю литературы как классический образец французского сонета. Лагарп. насчитывая во французской поэзии всего только пять сонетов, достойных внимания, называет на втором месте «Sonnet sur l’avorton» («Cours de litterature»). Трудно предположить, чтобы Баратынскому, прекрасно знавшему французских поэтов XVII—XVIII вв. он был неизвестен. Однако вероятная зависимость Баратынского от Эно ограничивается только заимствованием самой темы «недоноска». Философская же трактовка этой темы у Баратынского не имеет ничего общего с сонетом Эно, построенным на чисто внешнем, словесном обыгрывании мотива «недоноска».
Метр, ритм, особенности рифмовки
Стихотворение написано тем же размером – пятистопным ямбом, с чередованием женской и мужской рифм, – что и стихотворение под названием «Муза» («Не ослеплён я музою моею…»), созданное в следующем, 1829 году и тоже впервые опубликованное в альманахе «Северные цветы», но уже на следующий, 1830 год. Таким образом, «Муза» звучит и воспринимается как своеобразное продолжение стихотворения «Мой дар убог…». Впрочем, рифмовка там иная: если в данном стихотворении она кольцевая (опоясывающая), то в стихотворении «Муза» первый и третий катрены написаны чередующимися рифмами, а второй последовательными.
Особого внимания от читателя «в потомстве» требует рифма «мое» / «бытие», где рифмуется звук je. Вот что пишет об этом современный филолог С. А. Фомичёв:
«По инерции обыденной первой строки обычно и вторую произносят: «Но я живу, и на земли моё», — пренебрегая окончанием предыдущего слова. И получается невозможная для стиха Баратынского стилистическая какофония. Нет, у него — коли «на земли», так непременно «мое», то есть опять же архаическая (а, стало быть, отнюдь не обыденная) форма слова, требующая соответствующей рифмы в третьей строке: «бытие» (а ни в коем случае не «бытиё», житьё-бытьё).
Вообще пристрастие Баратынского к рифме с огласовкой на архаическое е вполне очевидно».
«Предрассудок! он обломок…»
“Храм упал”, храм как искусство; люди
разрушили связь между историческим и
мифологическим временами. “Руин” же потомок
“языка не разгадал” — человек не может постичь
всей глубины искусства.
Во 2-й строфе появляется описание нынешнего
века — “век надменный”. Историческое время, то
есть человек, живущий в нём, отрицает
мифологический мир (“гонит… // Дряхлолетнего
отца”), не понимая, что “современная правда” —
порождение “храма”.
3-я строфа — это акт смирения автора с
“надменным веком”. Он не ждёт от него изменений,
а уже согласен на простое забвение (“…могилу, //
Как уснёт он, предку дай”). Он настолько
разочарован в современных людях, что потерял
надежду на соединение с мифологическим временем.
Стихотворение написано 4-стопным хореем,
который задаёт ему некий темп, движение
лирической мысли во времени. Рифмы обломок –
потомок, возможно, говорят о том, что автор всё
ещё мечтает соединить потомка, то есть
последующее поколение, с храмом, но связь уже
нарушилась, хотя предок жив, не канул в Лету. За
личиной прогресса современного мира скрывается
забвение опыта поколений, что в принципе
свойственно молодым людям. Но главным всё-таки
становится потеря мифологического времени, что
отсылает нас к стихотворению «Приметы».
Поэзия Баратынского – поэзия мысли
Как говорил великий русский поэт Александр Пушкин, поэзия Баратынского – это поэзия мысли. Поэт нового времени, романтик со сложным душевным миром, полным горести и скорби, вкладывавший в искусство большую личную страсть, был оригинален, ибо мыслил правильно и независимо. Белинский справедливо полагал, что из всех поэтов — современников Пушкина первое место занимает Баратынский Евгений Абрамович. Творчество его являет собой огромное наследие для современного поколения. После смерти Баратынского наступил длительный период практически полного забвения его произведений. Интерес к творчеству поэта возродился в конце 20 – начале 21 века.
Смотреть галерею
В школьную программу входит стихотворение, которое в 1832 году написал Евгений Баратынский, – «Весна». С неповторимой трепетностью и нежностью автор передает всю необыкновенность прихода весны. Природа под пером Баратынского словно оживает, дышит и поет.
Совершенно противоположное настроение в стихотворении «Где сладкий шепот…». Евгений Баратынский описывает приход зимы, ее леденящий холод, мрачное небо и злой бушующий ветер.
Путешествие в Неаполь
С конца 1839 года Баратынский Евгений Абрамович (годы жизни — 1800-1844) с женой и девятью детьми жил в подмосковном имении Мураново, позднее принадлежавшему Тютчевым. Деревенская жизнь нравилась поэту: он с удовольствием занимался хозяйством, не прекращая творческих поисков.
В 1843 году Баратынский Евгений Абрамович, биография которого подходила к концу, отправился за границу со старшими детьми и женой, полгода провел в Париже, встречался с писателями и общественными деятелями Франции. Чтобы познакомить со своей поэзией французов, поэт перевел на родной им язык несколько стихотворений.
В 1844 году Баратынский отправился морем в Неаполь через Марсель. Еще в начале пути он чувствовал недомогание, к тому же врачи предупреждали его о возможности неблагоприятного воздействия знойного климата Италии. По прибытии в Неаполь с супругой Баратынского случился болезненный припадок на нервной почве, который очень сильно подействовал на Евгения Абрамовича. У него резко усилились головные боли, часто его беспокоившие. На следующий день после случившегося – 11 июля 1844 года — Баратынский внезапно скончался.
Смотреть галерею
Тело поэта было перевезено в Петербург и погребено на Лазаревском кладбище, в Александро-Невском монастыре.