Олег Викторович Кривошеин
| КАБИНЕТ | ФАЙЛЫ | БЛОГ | ДРУЗЬЯ | ШКОЛЫ | ОБЩЕНИЕ | НАСТРОЙКИ | ЗАКЛАДКИ |
|
| ЗАПИСЬ #944 | В ЗАКЛАДКИ |
ПУСТЬ ГОЛОСУЮТ ДЕТИ
от нашего грядущего суда.
|
| Комментариев пока нетВыскажите Ваше мнение:Извините, только зарегистрированные пользователи могут оставлять комментарииЗарегистрироваться |
Вакансии для учителей
Родине
1
Все, что пошлешь: нежданную беду,
свирепый искус, пламенное счастье,-
все вынесу и через все пройду.
Но не лишай доверья и участья.
Как будто вновь забьют тогда окно
щитом железным, сумрачным и ржавым…
Вдруг в этом отчуждении неправом
наступит смерть — вдруг станет все равно.
2
Не искушай доверья моего.
Я сквозь темницу пронесла его.
Сквозь жалкое предательство друзей.
Сквозь смерть моих возлюбленных детей.
Ни помыслом, ни делом не солгу.
Не искушай — я больше не могу…
3
Изранила и душу опалила,
лишила сна, почти свела с ума…
Не отнимай хоть песенную силу,-
не отнимай,- раскаешься сама!
Не отнимай, чтоб горестный и славный
твой путь воспеть. Чтоб хоть в немой строке
мне говорить с тобой, как равной с равной,-
на вольном и жестоком языке!
Биография поэтессы
В Петербурге 1910 г. была рождена популярная поэтесса. Отцом девочки является хирург Федор Христофорович Берггольц, мать — Мария Тимофеевна Грустилина. У супружеской пары было две дочери: Ольга и Мария.
Мирная жизнь семьи нарушилась войной, из-за чего кормилец семьи, будучи врачом, вынужден уйти на войну. Вскоре из-за отсутствия денег семья вынуждена бросить родной Петербург и отправиться в Углич, где их ожидали все тяготы военных лет.
Долгое время девочки жили в холоде, голоде и среди вшей, пока из Углича их не забрал вернувшийся с войны отец.
Мария Тимофеевна, будучи интеллигентной женщиной, воспитывала дочерей соответствующим образом. Она учила их произведениям классиков и стихам. Отец воспитывал их по-своему: он внушал дочерям, что религии утратили свою актуальность.
В 14 лет Ольга отправилась в школу труда и получила статус пионера, и в это же время создала стихотворение “Пионерам”. В следующем году юная поэтесса вступила в литературный клуб “Смена”, где молодежь училась искусству написания стихотворений у таких гениев, иногда заходивших к ним, как Владимир Маяковский, Эдуард Багрицкий и Иосиф Уткин.
В этом же году стих девочки “Песни о знамени” были опубликованы в “Ленинских искрах”.
Корней Чуковский был первым, кто оценил труды юной поэтессы. Услышав произведение маленький Оли “Каменная дудка”, он приобнял девочку за плечи и предрек ей большое будущее.
Период войны и смерть
Супруг Ольги был отправлен на войну. Вскоре у мужчины обострилось эпилепсия, из-за чего мужчина умер. Отец Ольги был отослан в Красноярск из-за немецкой фамилии, а женщина страдала от дистрофии.
Через несколько месяцев после лечения Ольга устроилась работать на радиостанцию, даруя свет страждущим людям. После войны был издан сборник “Дневные звезды”, который обобщил все пережитое женщиной.
После смерти отца в 1948 году и изъятия сборника стихов “Говорит Ленинград” из общего доступа душевное здоровье женщины подорвалось, после чего она была госпитализирована в психиатрическую лечебницу.
Ольга Берггольц скончалась 13 ноября 1975 г. Могила Ольги находится на Волковском кладбище, а памятник был установлен в 2005 году.
Слепой
Вот ругань плавает, как жир,
пьяна и самовита.
Висят над нею этажи,
гудят под нею плиты,
и рынок плещется густой,
как борщ густой и пышный,
а на углу сидит слепой,
он важен и напыщен.
Лицо рябее решета,
в прорехи брезжит тело.
А на коленях отперта
слепая книга смело.
А женщины сомкнули круг,
все в горестях, в поту,
следят за пляской тощих рук
по бледному листу.
За потный рыжий пятачок,
за скудный этот звон
судьбу любой из них прочтет
по мягкой книге он.
И каждая уйдет горда
слепым его ответом…
Но сам гадатель не видал
ни женщин и ни света…
Всё смыла темная вода…
К горстям бутылка льнет,
и влага скользкая тогда
качает и поет.
И видит он тогда, что свет
краснеет густо, вязко,
что линий не было и нет,
и нет иной окраски…
И вот когда он для себя
на ощупь ждет пророчеств,
гнусаво матерясь, скорбя,
лист за листом ворочая.
Но предсказанья ни к чему,
и некому сказать,
что смерть одна вернет ему
небывшие глаза.
Феодосия
Когда я в мертвом городе искала
ту улицу, где были мы с тобой,
когда нашла — и всё же не узнала
А сизый прах и ржавчина вокзала!
…Но был когда-то синий-синий день,
и душно пахло нефтью, и дрожала
седых акаций вычурная тень…
От шпал струился зной — стеклянный,
зримый,- дышало море близкое, а друг,
уже чужой, но всё еще любимый,
не выпускал моих холодных рук.
Я знала: всё. Уже ни слов, ни споров,
ни милых встреч…
И всё же будет год:
один из нас приедет в этот город
и всё, что было, вновь переживет.
Обдаст лицо блаженный воздух юга,
подкатит к горлу незабытый зной,
на берегу проступит облик друга —
неистребимой радости земной.
О, если б кто-то, вставший с нами рядом,
шепнул, к а к и е движутся года!
Ведь лишь теперь, на эти камни глядя,
я поняла, что значит — «никогда»,
что прошлого — и то на свете нет,
что нет твоих свидетелей отныне,
что к самому себе потерян след
для всех, прошедших зоною пустыни…
Нас, граждан Ленинграда, не поколеблет грохот канонад
Ольга Берггольц. Стихи о войне. Блокада Ленинграда
Я говорю
Я говорю: нас, граждан Ленинграда,
Не поколеблет грохот канонад,
И если завтра будут баррикады-
Мы не покинем наших баррикад…
И женщины с бойцами встанут рядом,
И дети нам патроны поднесут,
И надо всеми нами зацветут
Старинные знамена Петрограда.
Блокадная ласточка
Сквозь года, и радость, и невзгоды
вечно будет мне сиять одна —
та весна сорок второго года,
в осажденном городе весна.
Маленькую ласточку из жести
я носила на груди сама.
Это было знаком доброй вести,
это означало: «Жду письма».
Этот знак придумала блокада.
Знали мы, что только самолет,
только птица к нам, до Ленинграда,
с милой-милой родины дойдет.
…Сколько писем с той поры мне было.
Отчего же кажется самой,
что доныне я не получила
самое желанное письмо?!
Чтобы к жизни, вставшей за словами,
к правде, влитой в каждую строку,
совестью припасть бы, как устами
в раскаленный полдень — к роднику.
Кто не написал его? Не выслал?
Счастье ли? Победа ли? Беда?
Или друг, который не отыскан
и не узнан мною навсегда?
Или где-нибудь доныне бродит
то письмо, желанное, как свет?
Ищет адрес мой и не находит
и, томясь, тоскует: где ж ответ?
Или близок день, и непременно
в час большой душевной тишины
я приму неслыханной, нетленной
весть, идущую еще с войны…
О, найди меня, гори со мною,
ты, давно обещанная мне
всем, что было, даже той смешною
ласточкой, в осаде, на войне…
Стихи о себе
И вот в послевоенной тишине
К себе прислушалась наедине…
. . . . . . . . . . . . . . . .
Какое сердце стало у меня,
Сама не знаю, лучше или хуже:
Не отогреть у мирного огня,
Не остудить на самой лютой стуже.
И в черный час зажженные войною,
Затем чтобы не гаснуть, не стихать,
Неженские созвездья надо мною,
Неженский ямб в черствеющих стихах.
Но даже тем, кто все хотел бы сгладить
В зеркальной, робкой памяти людей,
Не дам забыть, как падал ленинградец
На желтый снег пустынных площадей.
Как два ствола, поднявшиеся рядом,
Сплетают корни в душной глубине
И слили кроны в чистой вышине,
Даря прохожим мощную прохладу,
Так скорбь и счастие живут во мне
Единым корнем – в муке Ленинграда,
Единой кроною – в грядущем дне.
И все неукротимей год от года,
К неистовству зенита своего
Растет свобода сердца моего,
Единственная на земле свобода.
Сестре
Машенька, сестра моя, москвичка!
Ленинградцы говорят с тобой.
На военной грозной перекличке
слышишь ли далекий голос мой?
Знаю — слышишь. Знаю — всем знакомым
ты сегодня хвастаешь с утра:
— Нынче из отеческого дома
говорила старшая сестра. —
…Старый дом на Палевском, за Невской,
низенький зеленый палисад.
Машенька, ведь это — наше детство,
школа, елка, пионеротряд…
Вечер, клены, мандолины струны
с соловьем заставским вперебой.
Машенька, ведь это наша юность,
комсомол и первая любовь.
А дворцы и фабрики заставы?
Труд в цехах неделями подряд?
Машенька, ведь это наша слава,
наша жизнь и сердце — Ленинград.
Машенька, теперь в него стреляют,
прямо в город, прямо в нашу жизнь.
Пленом и позором угрожают,
кандалы готовят и ножи.
Но, жестоко душу напрягая,
смертно ненавидя и скорбя,
я со всеми вместе присягаю
и даю присягу за тебя.
Присягаю ленинградским ранам,
первым разоренным очагам:
не сломлюсь, не дрогну, не устану,
ни крупицы не прощу врагам.
Нет! По жизни и по Ленинграду
полчища фашистов не пройдут.
В низеньком зеленом полисаде
лучше мертвой наземь упаду.
Но не мы — они найдут могилу.
Машенька, мы встретимся с тобой.
Мы пройдемся по заставе милой,
по зеленой, синей, голубой.
Мы пройдемся улицею длинной,
вспомним эти горестные дни
и услышим говор мандолины,
и увидим мирные огни.
Расскажи ж друзьям своим в столице:
— Стоек и бесстрашен Ленинград.
Он не дрогнет, он не покорится, —
так сказала старшая сестра.
Ленинградский салют
…И снова мир с восторгом слышит
салюта русского раскат.
О, это полной грудью дышит
освобожденный Ленинград!
…Мы помним осень, сорок первый,
прозрачный воздух тех ночей,
когда, как плети, часто, мерно
свистели бомбы палачей.
Но мы, смиряя страх и плач,
твердили, диким взрывам внемля:
— Ты проиграл войну, палач,
едва вступил на нашу землю!
А та зима… Ту зиму каждый
запечатлел в душе навек —
тот голод, тьму, ту злую жажду
на берегах застывших рек.
Кто жертв не предал дорогих
земле голодной ленинградской —
без бранных почестей, нагих,
в одной большой траншее братской?!
Но, позабыв, что значит плач,
твердили мы сквозь смерть и муку:
— Ты проиграл войну, палач,
едва занес на город руку!
Какой же правдой ныне стало,
какой грозой свершилось то,
что исступленною мечтой,
что бредом гордости казалось!
Так пусть же мир сегодня слышит
салюта русского раскат.
Да, это мстит, ликует, дышит!
Победоносный Ленинград!
Разговор с соседкой
Дарья Власьевна, соседка по квартире,
сядем, побеседуем вдвоем.
Знаешь, будем говорить о мире,
о желанном мире, о своем.
Вот мы прожили почти полгода,
полтораста суток длится бой.
Тяжелы страдания народа —
наши, Дарья Власьевна, с тобой.
О, ночное воющее небо,
дрожь земли, обвал невдалеке,
бедный ленинградский ломтик хлеба —
он почти не весит на руке…
Для того чтоб жить в кольце блокады,
ежедневно смертный слышать свист —
сколько силы нам, соседка, надо,
сколько ненависти и любви…
Столько, что минутами в смятенье
ты сама себя не узнаешь:
«Вынесу ли? Хватит ли терпенья?
— «Вынесешь. Дотерпишь. Доживешь».
Дарья Власьевна, еще немного,
день придет — над нашей головой
пролетит последняя тревога
и последний прозвучит отбой.
И какой далекой, давней-давней
нам с тобой покажется война
в миг, когда толкнем рукою ставни,
сдернем шторы черные с окна.
Пусть жилище светится и дышит,
полнится покоем и весной…
Плачьте тише, смейтесь тише, тише,
будем наслаждаться тишиной.
Будем свежий хлеб ломать руками,
темно-золотистый и ржаной.
Медленными, крупными глотками
будем пить румяное вино.
А тебе — да ведь тебе ж поставят
памятник на площади большой.
Нержавеющей, бессмертной сталью
облик твой запечатлят простой.
Вот такой же: исхудавшей, смелой,
в наскоро повязанном платке,
вот такой, когда под артобстрелом
ты идешь с кошелкою в руке.
Дарья Власьевна, твоею силой
будет вся земля обновлена.
Этой силе имя есть — Россия
Стой же и мужайся, как она!
Я сердце свое никогда не щадила
Я сердце свое никогда не щадила:
ни в песне, ни в дружбе, ни в горе, ни в страсти…
Прости меня, милый. Что было, то было
Мне горько.
И все-таки всё это — счастье.
И то, что я страстно, горюче тоскую,
и то, что, страшась небывалой напасти,
на призрак, на малую тень негодую.
Мне страшно…
И все-таки всё это — счастье.
Пускай эти слезы и это удушье,
пусть хлещут упреки, как ветки в ненастье.
Страшней — всепрощенье. Страшней — равнодушье.
Любовь не прощает. И всё это — счастье.
Я знаю теперь, что она убивает,
не ждет состраданья, не делится властью.
Покуда прекрасна, покуда живая,
покуда она не утеха, а — счастье.
Юношеские годы и молодость поэтессы
В 1926 году девушка, проникшись чувствами к Борису Корнилову, решила отправиться на курсы искусствоведения, а затем поступила в ленинградский университет филологии.
Период преддипломной практики юной поэтессы проходил во Владикавказе. Девушка ходила по тропинкам этой чудесной местности и восхищалась ею, создавая все новые и новые стихи. Далее поэтесса объездила все местности от Владикавказа до Тифлиса, обогащая внутреннюю “копилку”, формируя собственный стиль и мировоззрение.
Через некоторое время женщина переехала в Казахстан, где нашла работу в газете “Советская степь”. Выйдя замуж за Николая Молчанова, женщина вынуждена жить в сложных жилищных условиях, однако это не омрачало творческий настрой поэтессы: она продолжала писать и вскоре создала детский сборник “Земля – лето – попугай”.
Нелегкий творческий путь
В 1931 г. женщина решает вернуться Ленинград, где устроилась работать в газету “Электросила”. Через четыре года вышел другой сборник стихотворений “Лирика”. Женщину пригласили в Союз писателей, однако эта радостная новость, увы, не стала ознаменованием прекращения печальных событий.
В 1937 г. в прессе существовало мнение, что деятели литературы приносят стране вред. Большой негатив приходился и на Бориса Корнилова, а его супруга была исключена из СП из-за тесной связи с Борисом. Через несколько месяцев женщина осталась без работы, и она была вынуждена податься в школу в качестве педагога.
Через некоторое время распространилось постановление, дарующее писательнице надежду на затихание травли, после чего женщину восстановили в СП и приняли на прошлую работу. Однако через некоторое время супруга Ольги расстреляли.
В коне 1938 г. женщину обвинили в участии в террористической группировки. Писательница подверглась избиению, из-за которого потеряла ребенка. Из Ольги буквально выбивали показания и грозили расстрелом.
Александр Фадеев спас писательницу, а в дальнейшем утешение последовало от нового супруга — Николая Молчанова. Однако надежда на счастье вновь омрачилось приходом Отечественной войны.
Предчувствие
Нет, я не знаю, как придется
тебя на битву провожать,
как вдруг дыханье оборвется,
как за конем твоим бежать…
И где придется нам проститься,
где мы расстанемся с тобой:
на перепутье в поле чистом
иль у заставы городской?
Сигнал ли огненный взовьется,
иль просто скажет командир:
«Пора, пускай жена вернется.
Пора, простись и уходи…»
Но в ту минуту сердце станет
простым и чистым, как стекло.
И в очи Родина заглянет
спокойно, строго и светло.
И в ней, готовой к муке боя,
как никогда, почуем вновь
нас окрылявшую обоих
единую свою любовь.
И снова станет сердце чистым,
разлука страшная легка…
И разгласит труба горниста
победу твоего полка.
Анализ стихотворения Берггольц «Пусть голосуют дети»
Стихотворение «Пусть голосуют дети» написано в 1949 году, когда в народном сознании еще не зажили глубокие раны, нанесенные войной, когда на улицах можно было увидеть много калек всех возрастов. Но в рамках стихотворения О. Ф. Берггольц поднимает самую страшную тему, которой избегали многие – дети на войне.
Автор использует такие выразительные средства:
- синтаксический параллелизм – «Он … учился, он старался … Он знал…», «И лежал – и боялся», «Пусть подымет… Пусть уличит…» – используется для создания акцента;
- однородные члены предложения – «за мир, за счастье», «учился, старался, любил ловить» – описывают счастливый довоенный быт;
- умолчания – «Любил ловить… мяч…» – за троеточием автор скрывает полноту и гармонию детского мира, перечеркнутого войной, «обрубки … протянув…» – здесь пауза, создаваемая троеточием, заставляет читателя прочувствовать весь ужас сказанного;
- риторические восклицания – «О, стойкость!», «Проклятье разжигающим … !», «О, сколько их…!» – отражают авторские эмоции, транслируемые читателю;
- метафору – «кора земли» – она создает ассоциацию с человеческой черствостью;
- сравнения – «являлись, как равные…»;
- синекдохи – «счастие народов», «дети мира» – помогают увидеть за общим частное – судьбу каждого конкретного ребенка;
- эпитеты – «прочный мир», «истерзанное детство», «детская немыслимая стойкость» – создают атмосферу нетерпимости к войне;
- инверсию – «некуда им… было деться», «являлись инвалиды», «уличит детство» – которая, выделяя последнее слово фразы, усиливает акцент именно на нем;
- эллипсис – «когда замрут (все) вокруг»;
- лексику высокого стиля – «уличит», «грядущий суд», «постыден», без которой невозможно обойтись при написании стихотворения на такую тему;
- лексический повтор – «Проклятье …! Проклятье тем…» – подчеркивает отрицание войны автором;
- парцелляцию (членение предложения) – «…он старался. Любил…» – она используется для выделения каждого образованного предложения;
- антитезу – «Любил ловить… – и вот лежал» – прием иллюстрирует страшную перемену, произошедшую с ребенком;
- олицетворение – «разжигающие войну»;
- аллитерацию – «Любил ловить зеленый круглый…» – звонкий сонорный звук «л» создает ощущение гладкости, уюта и безопасности – атрибутов мирной жизни.
Небольшое стихотворение имеет мощный антивоенный посыл. Оно описывает страшную цену человеческого тщеславия и алчности.
Ольга БерггольцРубрики стихотворения: Анализ стихотворений ✑
Я никогда с такою силой, как в эту осень, не жила
Берггольц Ольга Федоровна. Короткие стихи о войне
Ни до серебряной и ни до золотой…
Ни до серебряной и ни до золотой,
Всем ясно, я не доживу с тобой.
Зато у нас железная была –
По кромке смерти на войне прошла.
Всем золотым ее не уступлю:
Всё так же, как в железную, люблю.
В Сталинграде
Здесь даже давний пепел так горяч,
Что опалит — вдохни, припомни, тронь ли…
Но ты, ступая по нему, не плачь
И перед пеплом будущим не дрогни…
Из блокнота сорок первого года
В бомбоубежище, в подвале,
Нагие лампочки горят…
Быть может, нас сейчас завалит,
Кругом о бомбах говорят…
…Я никогда с такою силой,
Как в эту осень, не жила.
Я никогда такой красивой,
Такой влюбленной не была.
Не сына, не младшего брата…
Не сына, не младшего брата —
тебя бы окликнуть, любя:
«Волчонок, волчонок, куда ты?
Я очень боюсь за тебя!»
Сама приручать не хотела
и правды сказать не могла.
На юность, на счастье, на смелость,
на гордость тебя обрекла.
Мы так же росли и мужали.
Пусть ноет недавний рубец —
прекрасно, что ранняя жалость
не трогала наших сердец.
И вот зазвенела в тумане,
в холодном тумане струна.
Тебя искушает и манит
на встречу с бессмертьем война.
Прости, я кругом виновата —
горит и рыдает в груди;
«Волчонок, волчонок, куда ты?»
Но я не окликну. Иди.
О друг, я не думала, что тишина…
О друг, я не думала, что тишина
Страшнее всего, что оставит война.
Так тихо, так тихо, что мысль о войне
Как вопль, как рыдание в тишине.
Здесь люди, рыча, извиваясь, ползли,
Здесь пенилась кровь на вершок от земли…
Здесь тихо, так тихо, что мнится — вовек
Сюда не придет ни один человек,
Ни пахарь, ни плотник и ни садовод —
никто, никогда, никогда не придет.
Так тихо, так немо — не смерть и не жизнь.
О, это суровее всех укоризн.
Не смерть и не жизнь — немота, немота —
Отчаяние, стиснувшее уста.
Безмирно живущему мертвые мстят:
Все знают, все помнят, а сами молчат.
